Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

На отдельных башнях города светились сторожевые огни, и какие–то тени мелькали то в одном, то в другом месте стены.

— Крепкий город… Как возьмем его, княже? — любимые воеводы князя, между ними и старый Путята, и доблестный Судислав, и юный Рогдай, окружили князя в его палатке. Говорили, что вся рать должна тотчас же снова двинуться на приступ.

— Сколько дней тут стоим, — говорил Путята, — не взять нам града осадою… греки — лукавый народ… Во всякое время они подмогу корсунцам дадут, а мы только ратных людей понапрасну истратим. Князь молчал.

Рогдай готов был согласиться с Путятой. Безумием казалось стоять еще и еще под стенами неприступного города. Не подойти к этим каменным башням, не устоять перед греческими камнеметателями, перед медноконечными стрелами, которые со свистом врезались в толпу киевлян, вырывая из строя сразу десятки людей. Стоит перед его глазами тот день, когда первый раз пошли киевляне на приступ. Сверкали на солнце мечи и копья, свистали стрелы; потрясая воздух криками, бросилась русская рать на стены города, взобралась на вал, к городским воротам, но… отбили греки нападавших, и грудами тел киевлян наполнился ров за городской стеной.

И не один приступ был так отбит.

— И на кого надеется князь? — думал Рогдай. Однако он уж и сам знает, на кого и на что надеется князь. Знает, зачем и на Корсунь–то он пошел войной.

— В Корсуни много церквей греческих… возьму этот город и привезу оттуда священников греческих, пусть учат народ мой закону христианскому. — Так говорил он, уходя из Киева, и эти его слова передавались теперь из уст в уста среди воевод княжеских. Знал об этом и Рогдай.

И вот теперь стояли они все перед этим городом, видели, как сияли на солнце кресты и купола христианских церквей, и не могли, ничего не могли сделать.

— Бог христианский… поможешь ли Ты нашему князю? — думал Рогдай, и таким чудом казалось ему взятие города, что, кажется, если бы взят был город, он и сам тотчас уверовал бы в Христа.

Тихо разговаривали между собой воеводы княжеские, тихо думал Рогдай свою думу, а князь сидел молча, не принимая участия в общем разговоре. Но не мрачно, а вдохновенно–прекрасно было его лицо… Глубокая вера светилась в глазах, а сердце его трепетало в могучей груди сладким и радостным трепетом.

— Почивай, княже!.. — сказал наконец Путята, вставая. Поднялись и другие воеводы.

— Добрая ночь… — сказал князь, наклоном головы отпуская их. — А ты останься, — обратился он к Рогдаю.

Рогдай остался. Шатер опустел. Несколько раз князь прошелся взад и вперед по мягкому дорогому ковру.

— Что ты чувствовал, когда был в Царьграде, Рогдай? — спросил он, останавливаясь перед дружинником.

— То же, что и другие, княже: будто в другом мире, на небе был я… до сих пор звучит еще в моих ушах то неземное пение, — отвечал Рогдай. — То же говорили мне и другие. То же чувствую и я сам… Премудра была бабка моя, княгиня Ольга, что приняла веру Христову, и вот чует сердце мое, что отсюда, из Корсуни, я вернусь в Киев христианином… Крещусь, если Корсунь будет взята… А в этом уверяет меня сердце! Чувствую, что даст мне ее Бог… — Светло и прекрасно было лицо князя, и верой звучал его голос. И чувствовал Рогдай, что совершается на его глазах что–то дивное и великое.

Отрок княжеский заглянул в шатер и позвал Рогдая. Рогдай вышел. А князь опустился на колени и, в избытке душевного волнения, со слезами пламенно стал молиться.

Он не мог бы сам сказать, о чем он молился. Он молился, чтоб дал Господь мир и свет его душе, чтоб дал свет всему народу киевскому, чтоб не отпустил его от стен этого христианского города иначе как христианином, чтобы помог взять ему Корсунь. Долго молился князь, и не смел Рогдай потревожить его; видел только, как слезы градом катятся по лицу князя, как сияют верой и счастьем его глаза, как губы едва произносят отдельные, отрывочные слова — помоги… спаси… просвети!..

Наконец Владимир поднялся с колен.

— Княже, — решился тогда заговорить Рогдай, — корсунцы стрелу пустили в наш стан… и вот какая–то грамотка на стреле… на языке греческом.

Владимир равнодушно посмотрел на бумагу.

— До утра оставим. Потом прочтем… Искусного в грамоте человека найти!..А ночь уже проходила. Светлело на востоке, и звезды угасали.

Рано утром собрались опять воеводы в шатер князя, нашли и человека, умеющего читать письмена греческие, и диву дались, когда узнали, что за грамотка прислана на стреле: некий корсунец Анастас уведомлял князя, что за городом есть в земле трубы, по которым вода из колодцев идет в город.

— Господи Боже мой! Корсунь наша! Корсунь будет взята?! Крещусь, если это будет! — в избытке душевного восторга воскликнул князь, и радостно пронеслись и его слова, и известие, полученное из Корсуни, по всему киевскому стану.

— Крещусь и я, — подумал Рогдай, дивясь тому, что происходило, и прислушиваясь к шуму, раздававшемуся с высоких стен неприступной крепости, — вот будет радость Светлане! — Его мысли перенеслись вдруг в Киев, на берег Днепра, к маленькому домику, где теперь жила Светлана, ничего не знавшая о его судьбе.

Стрела, пущенная из греческого стана, просвистела в воздухе и ударила в молодого боярина, стоявшего рядом с Рогдаем. Он тихо вскрикнул и упал, обливаясь кровью.

Рогдай невольно отшатнулся, вздрогнул, и сердце его сжалось: один момент, и вот так же может все кончиться. И вдруг так больно стало при мысли, что он никогда, может быть, не увидит уже Светлану.

— Великий Боже… Боже греков… пощади, сохрани мою жизнь, я приму веру Твою и буду всю жизнь до конца служить Тебе…

Битва разгоралась. Рогдай должен был сам взяться за копье и стрелы, но бой не увлекал его, в сердце была молитва, и душа рвалась к безоблачно–яркому синему небу, откуда должна была прийти ему милость. Через несколько дней Корсунь была взята.

— Ты знаешь, как это было? О, если бы ты была тогда с нами, если бы ты видела, если бы пережила!.. — Рогдай не знал, с чего начать свой рассказ жене: так много было всего на душе, так хотелось рассказывать обо всем с самого начала: как они подъезжали к Царьграду, как они плыли этим великолепным морем и еще издали увидели город, залитый ослепительно яркими лучами солнца, город, в котором такие роскошные дворцы, такие роскошные храмы; хотелось рассказать подробно, как привели их в собор святой Софии, провели вперед, и встали они перед раскрытым сияющим алтарем, и видели всю службу, совершаемую самим Патриархом Греческим… Хотелось сказать, как смешались тогда мысли и чувства в их душе, как показалось, что земля словно тает под их ногами и невидимые крылья уносят их в иной, совсем иной мир… Хотелось рассказать и о том, как он заболел и как затем поправился, как попал в Корсунь, где соединился с товарищами–дружинниками, что видел и пережил под Корсунью.

И обо всем этом Рогдай рассказывал как–то вдруг, спешно и разбросанно. А Светлана не столько слушала его, сколько смотрела на него, радостная, счастливая, почти не верящая тому, что Рогдай опять с ней и Рогдай — христианин.

Они сидели на крыльце их маленького домика. Лучи заката золотили верхушки деревьев, и все кругом было полно тишины и мира.

— Но как же случилось то, что ты вдруг уверовал и крестился? — вновь спрашивала Светлана, берясь за полотенце, которое вышивала новой княгине…

— Случилось… как случилось? — переспрашивал в свою очередь Рогдай. — Для этого надо было быть под Корсунью, видеть и знать, как взяли Корсунь… Никакие силы человеческие не могли бы овладеть городом, если бы Бог, Которому князь молился, не помог ему… И я почувствовал, что в письме Анастаса, о котором я тебе говорил, — рука Божия… И потом… потом, — он ласково взглянул на жену, — я так молился Ему, чтобы мне остаться в живых, чтобы мне увидеть тебя… и вот — ни одна стрела не задела меня… Как же мне было не верить!.. — Тихая, глубокая радость звучала в каждом слове Рогдая.

— Но какое чудо было с князем! Он взял Корсунь… послал сказать греческим императорам, чтобы они выдали за него свою сестру, царевну Анну… Они отвечали, что не могут христианку выдать за язычника. Тогда князь наш послал им сказать, что сам примет Христову веру. Стали ждать мы царевну… И вдруг разболелись глаза у князя… День за днем все хуже и хуже… Совсем видеть перестал… Под руки водили его, а приехала царевна, тихая, ласковая такая, как ты, — улыбаясь заметил он, — стала уговаривать князя скорей креститься… и как только погрузился князь в священную воду, точно чешуя спала с его глаз… Увидел он снова свет, всех увидел, и точно солнцем озарилось его лицо! Никогда не забыть мне, как громко воскликнул он: «Теперь я увидел Бога Истинного!..» И радовались мы в тот день такой радостью, какой никогда еще душа не знала. Оба помолчали.